Значение дополнительных сведений для судебно-психиатрической оценки состояния подэкспертного в юридически значимый период

(клинический случай интоксикации новыми психоактивными веществами)

Е.В. Макушкин, Е.В. Клембовская,Л.С Сатьянова, И.В. Исаева

Представленный клинический случай иллюстрирует, с одной стороны, проблему достаточности собранных след­ствием материалов, с другой — актуальные вопросы оценки психических состояний, связанных с употреблением новых психоактивных веществ (ПАВ). Психозы, обусловленные употреблением новых ПАВ, обладают высоким не только наркогенным, но и психотическим потенциалом (Каклюгин Н.В., 2014: Менделевии В.Д., 2014). Увеличение количества интоксикаций и связанных с ними психотических расстройств предъявляет особые требования к их клинической и диффе­ренциальной диагностике, а также судебно-психиатрической оценке. В судебно-психиатрическом аспекте проблема пред­ставляется актуальной в связи с частотой тяжких правонару­шений, совершенных в состоянии наркотической интоксикации (Клембовская Е.В., Сатьянова Л.С., Мустафина Т.Б., 2017).

Подэкспертный Ж., 1993 г.р., обвиняемый но ч.1 ст. 105 УК РФ в убийстве матери своего друга. В детстве в развитии от сверстников не отставал, воспитывался в полной семье, родители пользовались авторитетом. Активно участвовал в жизни школы. Успеваемость была удовлетворительной. У него были ровные отношения со всеми одноклассниками, со многими дружил. В конфликты не вступал, по характеру был уравновешенный, отходчивый, добрый. “Вел здоровый образ жизни”, занимался спортом.

После 11-го класса закончил бакалавриат технического университета по специальности “государ­ственное муниципальное управление”; затем перевелся на нефте­технологический факультет. В характеристике с места учебы отме­чалось, что Ж. за время обучения проявил себя как отзывчивый и коммуникабельный студент, в общении был вежлив, конфликтов и разногласий во время учебного процесса не было. Хотя со слов ма­тери подэкспертного известно, что Ж. пропускал занятия в институ­те, “к учебе не тяготел”. Свидетели отмечали, что Ж. – активный, добросовестный, дисциплинированный и коммуникабельный чело­век. Подруга подэкспертного К. сообщала, что с момента знакомства они поддерживали дружеские отношения, иногда давали друг дру­гу советы, рассказывали о своей личной жизни. Отмечала, что по характеру он спокойный, неконфликтный, никогда не видела его сильно выпившим, но когда был в состоянии опьянения, то не ста­новился агрессивным, оставался спокойным. Употреблял ли Ж. наркотические средства, она не знала, сама за ним подобного не замечала. После лета 2016 г. они с Ж. почти перестали видеться и созваниваться. Е. (сын потерпевшей) сообщал, что Ж. часто бывал у него в гостях, оставался ночевать. Мать знала его и хорошо к нему относилась. Говорил, что видел Ж. в состоянии наркотического опья­нения. Описывая его как веселого, вспыльчивого и агрессивного, в состоянии алкогольного опьянения он был буйным. К. (знакомая подэкспертного) сообщала, что вечером накануне случившегося, примерно в 23 часа 30 минут, во дворе своего дома увидела Ж., он предлагал провести с ним вечер, но она отказала, несмотря на его настоятельные просьбы. Ей показалось, что он был каким-то торо­пливым в ходе разговора. Более ничего особенного не заметила.

Примерно через 3-5 минут беседы она сказала, что ей надо идти, но Ж. ответил, что все равно будет ее ждать, при этом он не нервничал, был адекватен. Мать подэкспертного сообщала, что тем вечером Ж. зашел домой, он сказал, что гулял со своей девушкой К. и зашел, чтобы сходить в туалет и накинуть куртку. После этого около 24 ча­сов он ушел из дома. Пояснил, что пойдет провожать домой К. Поскольку его долго не было, она ночью звонила ему на мобильный телефон, но сын на звонки не отвечал. Подруга подэкспертного К. сообщала, что примерно в 3 часа ночи увидела, что у нее на теле­фоне есть пропущенные вызовы от Ж. Перезвонила ему и сказала, что встретиться с ним не сможет, поскольку уже поздно. Он сказал, что не дождался и ушел. Попросил ее позвонить его маме и сообщить, что он идет домой.

Почему он сам не позвонил матери, не поняла, и он не объяснял. К. позвонила матери подэкспертного и передала его слова. После этого позвонила Ж., но он ей сказал, что идет в гости к Е. и позвал с собой, сказал, что девушка друга не против, чтобы они пришли вместе. Ж. говорил спокойно, в его словах и интонациях не было ничего особенного. Она отказалась идти, объяснив, что уже поздно. Тот спокойно отреагировал и сказал: “ну, все, давай”. Мать подэкспертного сообщала, что в 3 часа ночи ей позвонила К. и со­общила, что они поругались с Ж., и он пошел домой. Мать пыталась дозвониться сыну, но он не брал трубку. Согласно данным с камер видеонаблюдения из подъезда дома потерпевшей, в 3 ч 23 мин Ж. вошел в подъезд дома, некоторое время разговаривал по мобильно­му телефону, после чего вошел в лифт. Мать подэкспертного сооб­щала: в 6 ч 59 мин Ж. позвонил с чужого сотового телефона и сообщил, что находится в гостях у своего друга Е. и звонит с телефона его матери; пояснил, что уснул у Е. в квартире и только что проснулся. Мать посоветовала ему выспаться и возвращаться домой. По голосу он был немного возбужденный и говорил очень быстро. Примерно в 10 ч 47 мин свидетель созвонилась с Е. и спросила, где находится ее сын. Тот сказал, что его самого всю ночь не было дома. Как известно из уголовного дела, примерно в 12 часов, в квартире был обнаружен труп С.Н. с многочисленными ножевыми ранениями. По подозрению в совершении данного преступления был задержан Ж. Из протоко­ла осмотра места происшествия известно, что вся одежда потерпев­шей сильно испачкана кровью. Во всех помещениях квартиры об­наружены множественные следы крови. Из акта судебно-медицин­ского исследования следует, что смерть С.Н. наступила от слепого ранения шеи, осложнившегося острой кровопотерей. Потерпевшей было причинено не менее 62 повреждений, время наступления смерти находится в вероятном периоде от 4 часов до 1 суток назад до фиксации трупных явлений на момент осмотра трупа на месте его обнаружения. При судебно-химическом исследовании крови от трупа С.Н. этиловый алкоголь не обнаружен.

Забор материалов для исследования от трупа с целью определения наличия психотропных и сильнодействующих веществ не производился. В 17 ч 20 мин Ж. был освидетельствован на состояние опьянения. Эксперт отмечал, что одежда у него грязная, на лице повреждения в виде царапин. Отмечалось, что Ж. спокоен, ориентирован, настроение неровное, на вопросы отвечал по существу. Отмечались живая реакция зрачков на свет, инъецированность склер, горизонтальный размашистый нистагм. Был подвижен, речь – нечеткая, в позе Ромберга неустой­чив, пальценосовые пробы выполнял нечетко. Со слов Ж. было из­вестно, что он “употреблял пиво” и курил “травку”. В выдыхаемом воздухе определялось наличие алкоголя – 0.130 мл/л. Мочу сдавать отказался, от медицинского освидетельствования также отказался. В справке из больницы указывалось, что Ж. была произведена об­работка раны, наложена асептическая повязка. Диагноз: ‘‘Поверх­ностные множественные резаные раны грудной клетки, верхних конечностей, правой голени”. На следующий день в отношении Ж. была проведена судебно-медицинская экспертиза. В экспертных выводах отмечено, что ему было причинено не менее 93 травмиру­ющих воздействий. Через два дня после задержания Ж. был в при­емном отделении городской больницы с диагнозом “Алкогольная атония мочевого пузыря. Острая задержка мочи”. Эластичным ка­тетером эвакуировано около 500 мл. мочи. В оперативном лечении не нуждался, в госпитализации также не нуждался. В последующем был экстренно госпитализирован с жалобами на боли, отек, покрас­нение левой кисти, озноб. Из анамнеза следовало, что 4 дня назад его укусили за левую кисть, постепенно появились вышеописанные жалобы. Было проведено вскрытие флегмоны. Выписан с диагнозом “Флегмона левой кисти”. Сын потерпевшей сообщал, что в ночь про­изошедшего он ночевал у своей девушки. Утром увидел на своем телефоне 6 пропущенных звонков от Ж. Когда он приехал домой, то не смог открыть дверь, так как та была заперта изнутри, поэтому воспользовался услугами слесаря. В квартире обнаружил мертвую мать и спящего рядом с ней на пуфике Ж., который был в одних трусах, весь в крови.

Перевернул мать, пощупал ее пульс, в этот момент Ж. открыл глаза. Ему показалось, что Ж. был в состоянии алкогольного или наркотического опьянения. Слесарь сообщал, что в квартире был беспорядок и повсюду следы крови. В комнате на животе лежала женщина. Рядом с женщиной спал парень (Ж.), который был в одних трусах и весь перепачкан кровью, на нем были порезы. Е. подскочил к женщине и перевернул ее. В этот момент услышали храп Ж., после этого Е. кинулся к нему, начал трясти и кричать: “ты убил мою маму!”. Свидетель сообщал, что отвел его в другую комнату и вернулся к Ж., который по-прежнему спал, рядом с ним был нож со следами крови. Свидетель отмечал, что Ж. до при­езда полиции пытался вылезти в окно, но он его задержал. Мать подэкспертного приехала на место происшествия после звонка Е. Она увидела сына, который сидел на пуфике напротив трупа. У него был заспанный вид. он плакал, при этом он говорил: “это не я, я не мог этого сделать”. Из одежды на нем были только трусы. На лице, спине и ноге у него были повреждения в виде царапин и ссадин. Свидетель Ч. (девушка потерпевшего) отмечала, что приехала в квартиру к Е., когда узнала о смерти его матери. В этот момент из квартиры под руки выводили Ж., который “не мог идти самостоя­тельно”, “выглядел он так, как будто находился в состоянии алко­гольного опьянения”. В первых показаниях, сразу после задержания, Ж. сообщал, что накануне был в ночном клубе, где в ходе конфлик­та с незнакомым человеком у него произошла потасовка, по данно­му факту просил дальнейшей проверки не проводить, так как он ни к кому претензий не имеет.

Во время допроса в качестве подозрева­емого он признавал свою вину, в содеянном раскаивался, отказы­вался давать показания по причине плохого самочувствия, связан­ного с употреблением наркотического вещества “соль” и спиртного. В дальнейшем Ж. свою вину признавал частично, утверждал, что действовал в условиях вынужденной необходимой самообороны. Выражал готовность дать подробные показания, но позже ссылался на плохое самочувствие после операции, наличие катетера в мочевом пузыре и общее плохое самочувствие. Затем давал подробные по­казания, сообщил, что в ночь правонарушения после полуночи про­гуливался один. Пошел в сторону своего дома. По пути домой вспом­нил, что в ближайшее время он со своей девушкой К. собирался съездить в г. Санкт-Петербург, а у него не было сумки для одежды. Решил попросить сумку у своего друга Е., и пошел к нему домой. Когда подошел к. его подъезду, позвонил в домофон, ответила его мама (С.Н.), она открыла дверь подъезда, он поднялся в ее кварти­ру: как поднимался — не помнит, в квартире дверь была открыта. Он прошел в прихожую, где его встретила С.Н., они поздоровались, после чего он. полагая, что Е. находится дома, направился в его комнату, где обнаружил, что того нет. Спросил у С.Н., где находит­ся ее сын. Она ответила, что не знает, и с сарказмом сказала: “не мог ты еще попозже прийти”, как бы намекая на его поздний визит. Он извинился и пояснил, что хотел одолжить у Е. сумку для поездки, после чего попросился в туалет, она разрешила, при этом постоянно упрекала за поздний визит.

Она стала спрашивать: “кто тебя вос­питал?”, а также стала негативно высказываться о его родителях. Попросил ее так не выражаться и начал обуваться. Она стала уже на повышенных тонах оскорблять родителей, в том числе нецензур­ной бранью оскорбила его мать. Грубо сказал: “закройте рот и начал поворачиваться в сторону выхода из квартиры. В этот момент С.Н. толкнула его в спину, он развернулся, после чего она ударила его ладонью по лицу, но перед ударом он сказал ей в грубой форме, чтобы она шла подальше. После того, как она ударила по лицу, резко приблизился к ней. У него побелело в глазах, “произошла вспышка”, что происходило далее, не помнил. Помнил только, как его поднимали с пола квартиры сотрудники полиции. При этом был в сонном состоянии, как будто не мог проснуться, также помнил, что был весь в крови. Из одежды на нем были только трусы. Помнил, что в квартире кто-то из сотрудников полиции спрашивал, он ли убил женщину, но поскольку был в сонном состоянии, на эти вопро­сы не отвечал. Всю дорогу до отдела полиции хотел спать. Во время амбулаторной судебно-психиатрической экспертизы отмечалось, что подэкспертный, зайдя в кабинет, сел на стул опершись локтями в колени, опустив голову, на протяжении всего обследования позу не менял, визуальный контакт с экспертами не поддерживал. Во время беседы ритмично раскачивался вперед-назад. Фон настроения был снижен. Выражение лица скорбно-угрюмое. Контакт малопродук­тивный. На вопросы отвечал избирательно, после продолжительных пауз, тихим, хриплым голосом, растягивая слова.

Давал краткие, малоинформативные ответы. При попытке заговорить о событиях, относящихся к периоду совершения инкриминируемого деяния, подэкспертный становился крайне непродуктивным, начинал ин­тенсивно раскачиваться на стуле, стереотипно повторял фразы: “я не помню’, “не знаю”, “она сама”, “она маму оскорбляла”, “у меня все побелело… врать не хочу”. Тем не менее при настойчивом расспросе отрывочно, сумбурно, непоследовательно сообщал о том, что в день инкриминируемого деяния он пришел в квартиру своего друга, чтобы вернуть спортивную сумку и деньги, которые занимал ранее, в дальнейшем между ним и жертвой произошла словесная пере­палка, “она мою маму оскорбляла”. Экспертные и диагностические вопросы решены не были. Эксперты высказывали предположение о наличии эндогенного заболевания и исключительного состояния в момент совершения инкриминируемого деяния. На стационарной комплексной судебной психолого-психиатрической экспертизе на­строение его было ситуационно сниженное. Себя считал психически здоровым, “вменяемым”, спокойным, уравновешенным. При рас­спросе сообщал, что периодически при смене погоды испытывает головные боли, себя называл “метеочуветвительным”. Отрицал злоупотребление алкоголем и какими-либо наркотическими веще­ствами. Предполагал, что потерпевший Е. его оговаривает, указывая на то, что он принимал наркотические вещества. При расспросе о правонарушении говорил, что “не помнит”, как все произошло. Утверждал, что цели убивать потерпевшую у него не было. В под­робностях описывал день накануне правонарушения. Объяснял, что пошел к Е., чтобы попросить сумку для поездки с К. в Петербург. Говорил, что когда пришел к потерпевшей, то не сразу понял, кото­рый час. Потерпевшая, по его словам, начала упрекать за поздний визит, оскорбляла его родителей, а потом ударила его по лицу. Дальнейших событий не помнит, помнит только, что проснулся от того, что его поднимали полицейские, “был как во сне”.

Сначала вообще не понимал, про какую женщину спрашивают, потерпевшую “не видел”, не помнил, чтобы подписывал какие-либо бумаги до встречи со следователем. Утверждал, что в отделении полиции ему угрожали расправой. Не помнил, как подписывал бумаги и что го­ворил следователю. В камере также “все плохо понимал”, хотел только “прилечь”, чувствовал сильную усталость, подавленность. Утверждал, что первые 2—3 дня никаких “эмоций не испытывал”. Через 2—3 дня “появились эмоции”, состояние значительно улучши­лось. Говорил, что по-настоящему переживать, “чуть ли не до слез”, начал в больнице, “эмоции начались”, “потихоньку начал понимать, отдавать отчет”, “не верилось”. Отрицал посещение ночного клуба перед содеянным. Говорил, что “не помнит”, чтобы давал такие по­казания. Говорил, что о происхождении ран на своем теле ничего “не знает’’, “наверное, она мне нанесла, не я же себе нанес”. В со­деянном раскаивался. Психотической симптоматики не выявлялось. Критические способности не нарушены. При клиническом психоло­го-психиатрическом обследовании в Центре им. В.П. Сербского со стороны внутренних органов и нервной системы патологии не вы­явлено.

Психическое состояние. Ориентирован всесторонне пра­вильно. Мимика живая, адекватная теме беседы. Фон настроения ровный. Эмоциональные проявления соответствуют контексту бесе­ды. Продуктивному контакту доступен. Держится свободно, дистан­цию соблюдает, вежлив, всячески показывает готовность к обследо­ванию. Голос модулированный. Словарный запас достаточный. В беседе собственной инициативы и активности не проявляет, на во­просы отвечает последовательно, по существу: при этом, не задумы­ваясь, повторяет сказанное на предыдущей экспертизе, вниматель­но следит за реакцией эксперта на его высказывания. Цель прово­димой экспертизы понимает правильно. Заявляет, что “полностью доверяет экспертам Центра”. Себя считает психически здоровым.

Предъявляет жалобы на периодические головные боли, усиливаю­щиеся при смене погоды. По характеру себя описывает добрым, спокойным, справедливым, отмечает в себе такие качества, как не­терпимость к несправедливости, готовность прийти на помощь, вступиться за слабого; считает себя романтиком, говорит о том, что со школьного возраста пишет стихи. Из отрицательных качеств от­мечает мнительность, тревожность, склонность к постоянным со­мнениям, описывает “навязчивые идеи”, касающиеся потери близких людей. Сообщает, что учится в магистратуре, в университете пере­велся на более перспективный факультет; однако о своей специаль­ности и студенческой жизни говорит скупо, формальными фразами.

О своих занятиях спортом говорит увлеченно, демонстрирует осве­домленность в вопросах спортивного питания. Подмечает, что, не­смотря на небольшой рост, выглядел достаточно привлекательно благодаря занятиям тяжелой атлетикой. Подчеркивает, что стре­мился изменить свою внешность и “накачанным” нравился себе “больше”, желал сделать в бодибилдинге карьеру и стать известным. Не скрывает, что много сил и времени тратил в спортзале, но через некоторое время понял: для того, чтобы добиться желаемой формы, надо пить “что-то большее, чем протеиновые коктейли”, а это отри­цательно влияет на потенцию. Отмечает, что резкое снижение веса летом 2016 г. было связано с тем, что в тот период дважды ломал руку и потому не мог заниматься спортом, в связи с чем потерял большое количество мышечной массы. Подчеркивает, что занятия спортом не бросил, просто было трудно оплачивать занятия в пре­стижном спортивном клубе и поэтому ходил в более дешевый зал. Настойчиво, категорично заявляет о своем отрицательном отношении к алкоголю и наркотикам, подчеркивает, что даже обычными сига­ретами старался не злоупотреблять.

Рассказывает, что только од­нажды в жизни попробовал пиво, оно оказалось “отвратительным” и после этого не хотел пить алкоголь даже на семейных праздниках и вечеринках с друзьями. Смущается, не может объяснить, почему друзья (свидетели) считают его наркоманом. Представленную ин­формацию о нем немногословно отрицает, спокойно говорит, что “их можно понять”, что “имеют право”, что “только они могут объяснить, зачем говорят обо мне такое”. Свидетельствующая против него ин­формация не вызывает никакого эмоционального отклика или по­пыток оправдать себя. Не отрицая данные следствия и свидетельские показания, замолкает. Затем предполагает, что пострадавший, ве­роятно, хочет осложнить его положение, представив наркоманом, “имеет на это право”. Не понимает, почему после правонарушения ему поставили диагноз “алкогольная атония мочевого пузыря”, го­ворит, что с 14-15 лет у пего бывают задержки мочи, когда он не может помочиться в общественном туалете.

Отмечает, что не мог помочиться после правонарушения длительное время. Считает, что именно в связи с этим не смог сдать анализ мочи при наркологиче­ском освидетельствовании. Утверждает, что не собирался отказы­ваться от освидетельствования, ждал, что возьмут кровь для анали­за. но по каким-то причинам не взяли. Рассказывает, что дружил с потерпевшим на протяжении 5 лет, тесно общались, часто бывали Другу друга в гостях, оставались ночевать. О потерпевшей говорил с уважением, считает, что она была сильной женщиной, одна вос­питывала сына и создала успешный бизнес, говорил, что она была приветливой и спокойной, но при этом могла говорить резко, если была чем-то недовольна. Отмечает, что ее поведение было непри­вычным для него, так как она к нему проявляла только хорошее отношение и. когда умер его близкий человек, поддерживала его. обнимала, говорила, чтобы он крепился.

При расспросе о правона­рушении свою вину не отрицает, говорит, что на видеозаписях с камер в подъезде видно, что он один входил в квартиру, а в даль­нейшем квартира оказалась запертой изнутри, следовательно, только он мог это сделать. Утверждает, что цели убивать потерпевшую у него не было. Рассказывает, что накануне правонарушения ходил в институт для оформления какой-то квитанции, после обеда был на тренировке, вечером встречался с девушкой, общался с ней при­мерно минут 40-60 минут на улице. Просил ее провести с ним вечер, но она отказалась, после этого долго гулял в парке, слушал музыку: был немного расстроен, хотел ‘ чтобы все было, как раньше”, не по­нимал, как вернуть прежние отношения с К., искал повод, чтобы пообщаться с ней в этот день. Этим и объясняет то. что ночью попро­сил К. связаться с его матерью и предупредить, что он идет домой. Когда шел домой, вспомнил, что собирался попросить у Е. спортив­ную сумку для поездки в Петербург, а заодно хотел отдать ему деньги, которые был должен. Отрицает, что накануне находился в клубе, также категорически отрицает прием наркотиков, алкоголя. Свидетельским показаниям удивляется. Говорит, что незадолго до этого обсуждал с Е. свой визит, но тот почему-то не брал трубку в этот вечер.

Категорически отрицает, что встречал кого-либо из своих знакомых по пути к дому потерпевшей. Говорит: понимал, что уже вечер, но на часы не смотрел, считал, что пришел к потерпевшей около 1.2 часов ночи. Рассказывал, что когда “набрал домофон”, мать Е.. ничего не говоря, просто открыла дверь. Отмечает, что не помнит, как поднимался в лифте. Дверь в квартиру была открыта, он вошел и не сразу понял, что Е. нет дома, прошел в его комнату, спросил, где он, объяснил, что договаривался забрать сумку. Потерпевшая начала упрекать его, говорить о плохом воспитании. Собрался ухо­дить, но так как сильно хотел в туалет, спросил разрешения вос­пользоваться туалетом в доме потерпевшей. Она не возражала, но при этом продолжала в грубой форме высказывать свое недовольство поздним визитом.

Она говорила о том, что родители плохо воспита­ли его, начала оскорблять его мать. Сначала он в корректной форме просил ее не говорить плохо о родителях, просил ее замолчать, не понимал, чем вызвана такая реакция с ее стороны, обычно она себя так не вела, был скорее удивлен, чем разозлен поведением потер­певшей. Начал обуваться в прихожей и тут потерпевшая ударила его в спину кулаком, при этом она продолжала оскорблять родителей, развернула его за плечо, ударила ладонью по щеке и сказала, чтобы он убирался из квартиры.

Говорит, что в это момент “как будто за­навес закрылся”, “голову как магнитом потянуло вниз”, “как накипь па глазах … пленка” “что-то вспыхнуло и все потемнело…”, “устре­мился в темноту, как будто мысленно полетел в нее…”. Отмечает, что после удара по лицу рывком притянул к себе потерпевшую, никаких чувств, кроме удивления, в этот момент не испытывал, а дальше было “какое-то падение в пустоту”. Говорит, что дальнейших событий не помнит, вплоть до момента, когда его начали будить полицейские. Все было как во сне, не понимал, что происходит, не мог говорить, двигаться, испытывал вялость, сонливость, “как будто не мог в себя прийти”.

Не понимал про какую женщину спрашивают, не мог понять почему голый, почему весь в крови, так как не чув­ствовал никакой боли. Когда ехал в автомашине, о чем-то разгова­ривал с полицейским, но о чем разговаривал, отвечал ли вообще, не помнил. В отделении полиции угрожали, требовали что-то подписать; предложенные на подпись бумаги не читал, просто смотрел и ниче­го не мог понять, просто подписывал. Все это время было непонятное состояние, плохо понимал окружающее, смотрел как сон, “просто слышал: ты женщину убил”, “над этим даже не рассуждал”, “словно как будто мимо все”. В камере сразу же лег и уснул. Были сильная усталость, подавленность. На следующий день почти не разговари­вал, сонливость еще сохранялась, начал прокручивать в голове, что совершил, казалось, что “все просто сон”. С каждым днем чувствовал себя лучше. Первые дни не испытывал никаких эмоций по поводу случившегося, “в голове не укладывалось, что сам себе и родителям испортил жизнь”. Через некоторое время пришло осознание того, что сделал, состояние было “ужасное”, хотелось плакать. Через не­сколько дней от укуса распухла рука, поэтому перевели в больницу, там начал разговаривать с людьми, “приходить в себя”. Осознание случившегося пришло постепенно, плакал, испытывал чувство вины, сожаления, не хотел поверить, что все это случилось на самом деле.

Не помнит, как на его теле появились раны, предполагает, что их нанесла потерпевшая, “больше некому было”. Говорит, что был по­трясен, когда узнал о количестве повреждений у потерпевшей. Категорически отрицал возможность сексуальных отношений между ним и потерпевшей, всегда воспринимал ее только как мать друга. Отмечает: в СИЗО понял, что необходимо привыкать к соз­давшейся ситуации, надо больше читать, общаться с людьми, при­спосабливаться к положению. Говорит, что испытывает глубокое чувство раскаяния и готов понести наказание. В отделении поведе­ние спокойное. Режим отделения не нарушает. С другими подэк­спертными общается по необходимости, читает, ходит на прогулки. Сон не нарушен. Эмоциональные реакции живые, соответствуют актуальным переживаниям. Настроение ровное. Интеллектуальный уровень соответствует полученному образованию и жизненному опыту. Мышление последовательное, целенаправленное, продук­тивное. Нарушений памяти и внимания нет. Продуктивной психо­патологической симптоматики в виде бреда, обманов восприятия не выявляется. Критические и прогностические способности сохранены. 1 Три экспериментально-психологическом обследовании у подэксперт­ного на первый план выступали черты дисгармоничного формиро­вания личностной структуры и мотивационно смысловой сферы. Характерные для него тревожность, сензитивность, чувствительность, склонность к озабоченности и беспокойству, фиксация на негативно окрашенных значимых переживаниях и препятствующих обстоя­тельствах, тенденция к возникновению опасений и ощущений стра­ха. внутренняя уязвимость, с одной стороны, компенсировались демонстрацией и бравадой собственной маскулинности, возможно­стью агрессивного реагирования в проблемных ситуациях, при том. что агрессия в целом носит защитный личностный характер. С другой стороны, указанные особенности сочетались с облегченностью. поверхностностью и незрелостью в суждениях и оценках, а также высокой, но не всегда достаточно упорядоченной активностью, склон­ностью к непосредственной реализации возникающих побуждений со слабыми их целостной оценкой и прогнозом возможных негатив­ных последствий при вытеснении возникающей тревоги в сомати­ческую сферу.

При этом обнаруживалась недостаточная сформированность и целостность образа собственного Я подэкспертного, ин­тегративной оценки себя, своих мотивов и переживаний с их нечет­костью, сложностями самопонимания, а также недостаточной диф­ференцированностью смысловой сферы и при этом ориентации на внутренние, субъективные критерии. На фоне сохранности опера­циональной сферы мышления, доступности проведения формально­логических операций, сравнения и обобщения, оперирования кате­гориями и значимыми функциональными признаками обращали на себя внимание отдельные, проявления нечеткости мышления, субъективного понимания условных смыслов и сюжетных событий. Ассоциативная сфера отличалась неоднородностью: наряду с кон­кретными связями. отражающими содержание стимулов, встречались несколько субъективные образы, отдаленные по смыслу от предъ­явленных понятий, эмоционально обедненные, отмечалось исполь­зование символики, в том числе в совмещении ее с конкретными образами, а также периодическая отдаленность по смыслу вербаль­ных ассоциаций при достаточном семантическом уровне ответов. Мнестические способности не снижены. Темп психической деятель­ности несколько ускорен.

В процессе изучения материалов уголовного дела в сопо­ставлении с данными, полученными при беседе с подэксперт­ным, выявились существенные противоречия и недостатки в представленных материалах, затрудняющие оценку его состояния в период правонарушения. В ходе экспертизы под­экспертный категорически отрицал употребление каких-либо наркотических веществ, отсутствовали объективные данные о наличии наркотических веществ в биологических жидкостях потерпевшей и подэкспертного.

В связи с необходимостью получения дополнительной ин­формации эксперты обратились в суд с просьбой о продлении срока стационарной экспертизы. Постановлением районно­го суда срок пребывания на стационарной экспертизе был продлен на 30 дней. Согласно статье 57 УПК, эксперт вправе ходатайствовать о предоставлении ему дополнительных ма­териалов, необходимых для дачи заключения. В результате запроса были получены дополнительные допросы сына по­терпевшей, ее бывшего сожителя, матери подэкспертного, их друзей и знакомых; тексты коротких сообщений, поступивших за несколько часов до правонарушения.

Из допроса свидетеля П. (в дополнительных материалах) извест­но, что, на его взгляд, по характеру Ж. был очень сентиментальным, но в состоянии алкогольного опьянения он становился агрессивным. Последние полгода Ж. неоднократно говорил, что употребляет наркотики, соглашался, что это плохо, но продолжал употреблять. Свидетель предполагал, что причиной наркотизации стало то, что Ж. жил за счет родителей, не мог устроиться на работу, не имел никаких увлечений, кроме компьютерных игр. Свидетель отмечал, что Ж. ‘видоизменился’’ в последнее время: стал плохо выглядеть, перестал следить за собой.

Свидетель С. отмечал, что потерпевшая всегда была приветлива и доброжелательна. Ж. он характеризовал как дерзкого, агрессивного, самолюбивого, “любителя поработать на публику”. Свидетель отмечал, что неоднократно видел Ж. в со­стоянии алкогольного и наркотического опьянения. Говорил, что за полгода до происшествия видел Ж. на улице, он вел себя странно, находился в состоянии паники, постоянно оглядывался, дергался.

Последнее время “Ж. вел себя неадекватно’’, часто находился в со­стоянии не похожем на состояние обычного алкогольного опьянения: в ночном клубе он предлагал вместе употребить наркотик “миф”. По его словам, все друзья отмечали, что Ж. за несколько месяцев сильно похудел, примерно на 15 кг; в этот период он перестал заниматься в клубе и сменил круг общения (протокол дополнительного допро­са).

Свидетель И. подэкспертного считал странным, “живущим в своем мире”, склонным к агрессии, человеком, который отличался от окружающих. Он также видел Ж. в “неадекватном состоянии”, его трясло, у него текли слюни, он говорил странные вещи; также он “неоднократно говорил о своем желании кого-нибудь изнасиловать”. Свидетель отмечал резкие перемены в поведении и во внешнем об­лике Ж., говорил, что он бросил спорт, часто просил в долг денег, сильно похудел, у него на лице появились язвы (протокол допроса в дополнительных материалах).

Свидетель Т. характеризовал Ж. как замкнутого, неуверенного в себе, закомплексованного человека, отме­чал, что Ж. проявлял навязчивость, особый интерес к общению с ним; он часто находился в алкогольном и наркотическом опьянении. Как и все в их компании, свидетель отмечал перемены, произошедшие с Ж. Из личной беседы знал, что Ж. употреблял аптечный препарат “Лирика” с целью одурманивания. Говорил, что в состоянии нарко­тического опьянения Ж. становился активным, агрессивным, “в нем просыпался герой’’, его состояние резко отличалось от того, когда он был трезвым (протокол допроса в дополнительных материалах).

Из допроса свидетеля П. (допрос в дополнительных материалах) извест­но, что он встретил Ж. возле своего дома примерно в 2 часа ночи (за один час до того, как тот пришел к дому потерпевшей). Ж. сообщил, что возвращается из компьютерного клуба. Он был встревоженный, вел себя странно, а на вопрос, что с ним, сказал: “я снюхал грамм”. Свидетель предложил проводить его домой, но он отказался, сказал, что идет к Е. (сыну потерпевшей), с которым договорился, что будет у него ночевать. Затем Ж. попросил телефон и позвонил Е., но тот не ответил, после чего он сказал, что все равно пойдет к Е. и позвонит в домофон. Попросил денег на покупку пива. Перед тем как уйти. Ж. достал металлический нож “бабочку’’ и сказал, что нашел его в компьютерном клубе (протокол допроса, от 06.07.2017 г. в допол­нительных материалах дела).

Свидетель Ю. (близкий друг семьи) отмечал, что когда вошел в квартиру, увидел Ж., который сидел в комнате рядом с трупом, он вел себя отрешенно, на происходящие события не реагировал, самостоятельно никаких физических дей­ствий не осуществлял, действовал только по указанию полицейских. Он не мог самостоятельно одеться. Находясь довольно длительное время в квартире, Ж. не разговаривал. Вел себя абстрагировано от происходящего, был заторможен (протокол допроса в дополнитель­ных материалах дела).

Ж. был поставлен диагноз: “Пагубное употребление не­скольких психоактивных веществ (F19.1, по МКБ-10) (ал­коголь, каннабиноиды, психостимуляторы, лекарственные психотропные препараты) без формирования зависимости”.

Диагноз поставлен с учетом наличия непосредственного ущер­ба, причиненного психике и физическому состоянию Ж. (потеря массы тела, неадекватное дисфункциональное поведение), что неблагоприятно сказывалось на межличностных отношениях, привело к различным негативным социальным последствиям (оставил занятия спортом, учебу, не имел работы, сменил круг общения) и критиковалось близким окружением Ж.

Учитывая возможность развития психотического состояния, вызванного сочетанием психоактивных веществ и алкоголя, возникла необходимость дифференциальной диагностики психотического состояния и состояния интоксикации. Как известно, опьянение “новыми” психоактивными веществами (“спайсы”, “соли” и т.д.) характеризуется возникновением тревоги, ажитации, агрессивного поведения.

Наиболее часто определяемыми признаками опьянения являются гиперемия лица, инъекция сосудов склер, гипертензия, тахикардия, эмо­циональная лабильность, нарушение координации движений, нарушение речи. Кроме того, при субъективном описании состояния опьянения в большинстве случаев отмечаются выраженная эйфория, чувство расслабленности, изменение восприятия цвета и звуков. В части случаев отмечаются воз­буждение, волнообразно сменяющееся астенией, тревога раз­личной степени выраженности, параноидная настроенность. Психотические состояния, вызванные психоактивными веще­ствами, чаще всего протекают с психомоторным возбуждени­ем, тревогой, страхом, с галлюцинаторной, реже – с бредовой или полиморфной – симптоматикой. В наиболее тяжелых случаях возможно возникновение шизофреноподобной сим­птоматики. Длительность психозов составляет от 1 до 7 суток (Патрикеева О.Н., Овчинников А.А., Кормилица О.М., 2015).

Клинические особенности опьянения “новыми” ПАВ ставят вопрос его дифференциальной диагностики от временных психических расстройств (с преобладанием галлюцинаторных, бредовых состояний и помрачения сознания), а также от эндо­генного заболевания. Реконструкция картины психического состояния подэкспертного в юридически значимый период с учетом полученных дополнительных данных позволяет утверждать, что накануне произошедшего он употреблял алкоголь и психоактивное вещество (вероятно, “соль”) интраназально (первые показания Ж., показания свидетелей, данные наркологической экспертизы, клиника алкогольной атонии мочевого пузыря). Он вел себя в целом адекватно, вступал в речевой контакт со своими знакомыми и потерпев­шей, звонил по телефону и отправлял короткие сообщения.

Поведение его в исследуемый период носило агрессивный деструктивный характер, что свидетельствовало о психомотор­ном возбуждении при отсутствии признаков психотического состояния и расстройства сознания, что подтверждается по­казаниями его матери (в 7 утра говорил с ней по телефону но существу, однако был возбужден, речь быстрая). После сна и пробуждения выглядел “пьяным”, однако понимал обращен­ную речь и выполнял инструкции (показания свидетелей). Приведенные данные позволяют исключить психотическое состояние, спровоцированное употреблением психоактивных веществ, Ж. находился в состоянии интоксикации алкоголем и – с высокой степенью вероятности – психостимуляторами. Анализ личностных особенностей подэкспертного, анамне­стических сведений, изучение его психического состояния в юридически значимый период, а также данные, полученные при клиническом и патопсихологическом исследованиях, по­зволили исключить эндогенное расстройство.

При КСПГГ) обвиняемых в убийстве или нанесении теле­сных повреждений судебно-следственные органы все чаще ставят перед экспертами вопрос о квалификации юридически релевантного эмоционального состояния, в частности, аффекта. В описываемом нами случае также исследовался вопрос и об исключите льном состоянии. Поводом для этого выступили как объективные факторы исследуемой ситуации (множествен­ность повреждений, причиненных потерпевшей, что косвенно указывает на наличие в большей или меньшей степени вы­раженного возбуждения и существенную эмоциональную раз­рядку), так и субъективная составляющая правонарушения (ссылки подэкспертного в показаниях и направленной беседе на оскорбительный характер высказываний потерпевшей в адрес его матери), а также в целом нетипичность агрессивного поведения для личностной структуры подэкспертного.

Однако проведенный психологический анализ (в том числе с учетом дополнительно предоставленных следствием материалов в ходе производства экспертизы) позволил сделать вывод о том, что в момент совершения инкриминируемого ему деяния Ж. не находился в каком-либо экспертно-значимом состоянии (в том числе и в аффекте). Помимо отсутствия характерной для этих состояний динамики изменения психической деятель­ности, на правомерность данного вывода указывали характер нанесенных потерпевшей повреждений, предполагавший активное перемещение подэкспертного по нескольким ком­натам квартиры с переключением внимания, а также ссылки подэкспертного на полное запамятование периода нанесения ударов потерпевшей, не характерные для данного класса со­стояний эмоциональные переживания (“удивление, тревога”) и не соответствующие научным представлениям об аффекте переживания в момент деликта (“в животе щекочет”, “ощуще­ние, как будто мозг тянет вниз, к полу”).

В ходе экспертного исследования вставал вопрос и о других психологических механизмах реализации агрессивного криминального по­ведения, что входит в компетенцию экспертов-психологов (о существенном влиянии индивидуально-психологических особенностей на сознание и деятельность в исследуемый момент). Психологическое обследование обнаруживало у Ж. достаточно яркие и дисгармоничные личностные черты, в том числе тревожности, сензитивности, незрелости, поверх­ностности в сочетании со сложностями самопонимания, недо­статочной дифференцированностью смысловой сферы и при этом ориентацией на внутренние, субъективные критерии, а также возможностью защитных форм агрессивного поведения.

Несмотря на это, исключению существенного влияния инди­видуально-психологических особенностей Ж. при совершении им правонарушения способствовали следующие факторы: отсутствие четкой картины происходящего в момент престу­пления; указания свидетелей и самого Ж. при медицинском освидетельствовании на факт употребления подэкспертным в вечер произошедшего алкоголя и наркотических веществ; при этом стоит отметить, что за счет их приема не происходило заострения личностных особенностей Ж,: а также предъявле­ние обследуемым в ходе направленной беседы переживаний, которые выходят за рамки психологической феноменологии.

В комментариях к статье 23 УК РФ (“Уголовная ответствен­ность лиц, совершивших преступление в состоянии опьянения”) указано следующее. При опьянении, как правило, отсутствует юридический критерий невменяемости. Даже в тяжелой сте­пени опьянения нарушение психических процессов не приво­дит к полному устранению контроля сознания и возможности руководить своими действиями. Бессмысленность, алогичность поступков, отсутствие видимых мотивов, незначительность или полное отсутствие повода к преступлению, неоправданная жестокость или крайний цинизм не являются показателем данного критерия. В этих случаях лицо не утрачивает связь с реальностью происходящего, осознает свои поступки и способно корректировать их.

Все сказанное позволило сделать вывод о том, что состояние опьянения у подэкспертного в момент совершения деяния не достигало психотического уровня. Согласно ст.23 УК РФ, лица, совершившие правонарушение в состоянии алкогольного, наркотического или иного токсического опьянения, подлежат уголовной ответственности. Это означает, что независимо от тя­жести состояния опьянения эти лица являются вменяемыми и от уголовной ответственности не освобождаются. Единственным исключением из этой ситуации является психоз (бред, галлюцинации. нарушенное сознание), спровоцированный употре­блением алкоголя и других психоактивных веществ.

Таким образом, в период совершения инкриминируемого ему деяния Ж. мог осознавать фактический характер и обще­ственную опасность своих действий и руководить ими. В на­стоящее время по своему психическому состоянию Ж. может понимать характер и значение уголовного судопроизводства и своего процессуального положения, защищать свои права и законные интересы в уголовном судопроизводстве, правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значения для уголов­ного дела, и давать показания. В применении принудительных мер медицинского характера Ж. не нуждается.

О развитии судебной психологической экспертизы в россии и перспективах межведомственного взаимодействия

Проект Федерального закона N 306504-6 О судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации

Судебно-психиатрическая оценка острого психотического расстройства в связи с употреблением синтетических стимуляторов

НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ СУДЕБНО – ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ В УГОЛОВНОМ ПРОЦЕССЕ

Беспомощное (беззащитное) состояние потерпевших по делам о мошенничестве: клинико-психологические механизмы

ПРЕДМЕТ И ВИДЫ ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ