НАСЛЕДСТВЕННОЕ ПРЕЕМСТВО В ПРАВЕ НА ОСПАРИВАНИЕ СДЕЛКИ
А.А. ЯГЕЛЬНИЦКИЙ
1. Общие замечания о праве на оспаривание и об аргументах, подлежащих анализу при решении вопроса о переходе этого права
Право на оспаривание описывается следующим образом: между некоторыми лицами – допустим, А и Б – заключена сделка, вследствие которой возникли права и обязанности. Некое лицо – допустим, Б – в силу установлений применимого права имеет возможность собственным односторонним действием уничтожить правовые последствия сделки между А и Б. Уничтожение правовых последствий сделки А и Б производится с обратной силой. Причина предоставления какому-либо лицу права на оспаривание коренится в том, что его воля, которую необходимо учитывать при заключении сделки, отсутствовала, была ненадлежащим образом сформирована или изъявлена; в отличие от права на оспаривание, право на отказ от договора, как правило, возникает вследствие обстоятельств, имеющих место после заключения договора. Лицо Б, которое в настоящем примере было наделено возможностью уничтожить с ретроспективным эффектом правовое отношение, возникшее из сделки А и Б, мы будем рассматривать как наделенное правом на оспаривание.
Вопрос о наследовании права на оспаривание возникнет в случае, если лицо Б не успеет оспорить сделку и умрет либо будет объявлено умершим. В данном случае право должно определить, вправе ли наследники Б оспаривать сделку между А и Б: должно ли в данном случае быть некое общее правило, и если должно, какое оно должно быть, или вопрос должен быть полностью отдан на усмотрение судей и решаться в каждом конкретном случае.
При рассмотрении вопроса о наследовании права на оспаривание сделок необходимо решить методологический вопрос и определить, каким аргументам – политико-правовым или догматическим – должно быть отдано предпочтение.
Тема перехода права на оспаривание вызывала интерес ученых с момента открытия категории секундарных прав Э. Зеккелем в 1903 г. <1> Указанный автор обратил внимание на существование в юридической действительности некоторых поведенческих возможностей особого рода: возможность собственным действием создать, изменить или прекратить правовую сферу того или иного лица. Эти преобразовательные правомочия в более или менее устоявшейся российской традиции обозначаются термином “секундарные права” <2>. Вместе с тем в процессе составления и обсуждения Германского гражданского уложения при формулировании норм о переходе права авторы исходили из включения в понятие “право” лишь прав господства и прав требования, но не секундарных прав. Это приводит к тому, что аргументам в пользу возможности либо невозможности перехода права на оспаривание, построенным на формулировках текста закона, всегда может быть противопоставлен довод об отсутствии законодательного умысла на урегулирование соответствующего вопроса <3>. Видимо, это приводит к тому, что в немецкоязычной юриспруденции основная часть аргументов в пользу возможности либо невозможности перехода права на оспаривание строится на общей логике гражданского права, а именно на анализе возникающих в связи с переходом права на оспаривание интересов.
<1> См.: Зеккель Э. Секундарные права в гражданском праве // Вестник гражданского права. 2007. N 2.
<2> Подробнее см.: Третьяков С.В. Формирование концепции секундарных прав в германской цивилистической доктрине (к публикации русского перевода работы Э. Зеккеля “Секундарные права в гражданском праве”) // Вестник гражданского права. 2007. N 2.
<3> Steinbeck A. Ubertragbarkeit des Gestaltungsrechts. Berlin, 1994. S. 55.
Представляется, что в этом аспекте можно провести аналогию и с российским правопорядком: несмотря на то что основные новейшие отечественные гражданско-правовые законы принимались после появления категории секундарных прав и разработчики российского регулирования, безусловно, были знакомы с соответствующей концепцией, нельзя не обратить внимания на то, что российский “ренессанс” концепции секундарных прав состоялся несколько позже 1994 г., а поэтому доводы в пользу возможности либо невозможности перехода права на оспаривание, основанные на тексте нашего закона, тем более весьма немногословного в данном вопросе, видимо, также должны занимать лишь вспомогательное место по сравнению с доводами о защите тех или иных лиц, т.е. с политико-правовыми аргументами.
При обсуждении вопроса об анализируемых интересах необходимо сделать следующую оговорку. В России в недавнее время существовала практика неумеренного применения положений о признании сделок недействительными, и при этом случалось, что в результате применения таких положений страдали не стороны оспоримой сделки и даже не их универсальные правопреемники, а иные лица – те, кто добросовестно приобрели имущество, изначально переданное по недействительной сделке. Возложение этого бремени на добросовестных третьих лиц в судах общей юрисдикции достигалось путем применения ст. 167 ГК РФ вместо подлежащей применению ст. 302 и было пресечено Постановлением КС РФ N 6-П <4>. В арбитражных судах добросовестные третьи лица страдали, в частности, от расширительного толкования указанного в ст. 302 основания истребования вещи у добросовестного приобретателя – выбытия помимо воли изначально передавшего имущество лица, что было отчасти ограничено последующей практикой кассационных судов <5>.
<4> Постановление КС РФ от 21 апреля 2003 г. N 6-П “По делу о проверке конституционности положений пунктов 1 и 2 статьи 167 Гражданского кодекса Российской Федерации в связи с жалобами граждан О.М. Мариничевой, А.В. Немировской, З.А. Скляновой, Р.М. Скляновой и В.М. Ширяева”.
<5> Позиция, что выбытие вещи из владения собственника в силу недействительной сделки сама по себе не означает выбытия помимо воли, нашла закрепление в недавнем совместном Постановлении Пленумов высших судов (см.: п. 39 Постановления Пленума ВС РФ и Пленума ВАС РФ от 29 апреля 2010 г. N 10/22 “О некоторых вопросах, возникающих в судебной практике при разрешении споров, связанных с защитой права собственности и других вещных прав”). И ранее суды высказывались в том смысле, что отчуждение имущества директором в нарушение порядка одобрения крупных сделок не означает выбытия помимо воли (см.: Обзор практики рассмотрения Федеральным арбитражным судом Московского округа дел, связанных с правом собственности // Судебно-арбитражная практика Московского региона. 2008. N 4. П. 1.1). Такой вывод был бы логичным: если российский закон в угоду интересам приобретателя не признает, что отчуждение движимой вещи арендатором, которому собственник вверил вещь, совершенное, очевидно, с превышением полномочий, не признается кражей (выбытием помимо воли), то едва ли есть основания не признать, что директор, в нарушение порядка одобрения отчудивший вверенное имущество, также не считается вором в смысле ст. 302 ГК РФ, а имущество не считается выбывшим помимо воли собственника. К сожалению, вывод о выбытии имущества по воле собственника в случае отчуждения вещи с нарушением порядка одобрения пока не был признан на уровне Президиума ВАС (см.: Судебные проблемы: взгляд изнутри. Интервью с А.А. Ивановым // ЭЖ-Юрист. 2009. N 1 – 2).
В этом случае против наследственного перехода права на оспаривание мог возникнуть аргумент о защите интересов добросовестных третьих лиц. Хотя этот довод не имеет прямого отношения к конструкции перехода права на оспаривание, всякая зацепка в изменении правового положения оспаривающего лица могла быть использована с целью исключить признание сделки недействительной, и такой аргумент, скорее всего, имел бы существенную убедительную силу.
Однако указанная проблема не касается вопроса о переходе права на оспаривание, но относится к иному, более общему вопросу – вопросу о последствиях недействительности сделки для добросовестных третьих лиц. Следовательно, в данном случае аргумент о нарушении прав третьих лиц должен заявляться при разрешении вопроса о последствиях недействительности сделки, но не при разрешении вопроса о переходе права. Вследствие этого мы полностью исключаем из сферы рассмотрения аргумент об интересах добросовестных третьих приобретателей вещи, изначально отчужденной по оспоримой сделке, как не относящийся к теме настоящей статьи.
Наследственное правопреемство является исторически первой и, вероятно, наиболее “чистой” формой правопреемства, в которой наиболее ярко выражена идея тождества переходящих прав. Эта идея в наследственном преемстве подчеркивается тем, что правоспособность праводателя, как правило, прекращается, поэтому не возникает сложных вопросов о соотношении права ауктора и преемника: правовое положение наследодателя практически полностью переносится на наследника <6>, <7>.
<6> См.: Дождев Д.В. Римское архаическое наследственное право. М., 1993. С. 103.
<7> К теме настоящей статьи не относится вопрос о правовом положении наследника противной стороны по оспоримой сделке, если сделка оспаривается уполномоченным лицом уже после смерти (объявления умершим) наследодателя. Считаем необходимым отметить, однако, что наследник, вступающий во все отношения наследодателя, подвержен оспариванию сделки со стороны уполномоченного лица в той же мере, в какой таковому оспариванию был бы подвержен наследник. Наследственное преемство нисколько не улучшает положения противника по оспоримой сделке.
2. Решение вопроса в иностранной науке частного права
В немецкой юридической литературе начиная с Э. Зеккеля господствующим считается мнение, что право на оспаривание сделки, являясь секундарным правом, может переходить по наследству <8>.
<8> Зеккель Э. Указ. соч. С. 251; Larenz K. Allgemeiner Teil des Burgerlichen Rechts. 7. Auflage. Munchen, 1989. S. 454.
В отношении Франции мы также встретили упоминание о том, что право оспорить сделку переходит к наследникам <9>.
<9> Морандьер Л.Ж. де ла. Гражданское право Франции. Т. 2. М., 1960. С. 280 – 281.
В англо-американской системе решение вопроса затруднено в силу того, что различается право на оспаривание по общему праву и право на оспаривание по праву справедливости, каждое из которых имеет свой правовой режим в прецедентном праве, который еще и изменен в некоторых случаях статутами <10>. Определенную сложность вносит и тот факт, что недвижимое (“real property”) и движимое (“personal property”) имущество наследуются по разным правилам, и не вполне ясно, относить ли требование о расторжении договора о возврате недвижимого имущества – а чаще всего споры возникали именно по таким делам – к имуществу движимому или недвижимому <11>. Известно дело 1942 г., в котором суд одного из американских штатов пришел к выводу о невозможности наследственного перехода права на оспаривание сделок, заключенных под влиянием мошенничества. Логика суда состояла в следующем: поддержание иска третьим лицом было признано незаконным в связи с запретом для одного лица поощрять иск другого (“champerty and maintenance”) <12>. В настоящее время подход, видимо, изменился, и в лице наследника недвижимости либо, если применимо, персонального представителя либо администратора признаются все права, которые принадлежали умершему, включая и право оспаривать сделки по таким “личным” мотивам; это право признается переходящим к универсальным легатариям после завершения процесса администрирования наследства <13>. В отношении некоторых оснований оспаривания нам встретилось, однако, следующее отступление от общего правила: если наследодателю принадлежало право оспаривать оспоримую сделку и право требовать причиненных ею убытков (как правило, сделка, оспоримая в силу действий другой стороны либо ее недобросовестности, порождает оба этих последствия), то в лице наследника возникает только право требовать взыскания убытков <14>.
<10> К примеру, применительно к мошенничеству позицию старого общего права и ее изменение в некоторых штатах см.: Bigelow M. The Law of Fraud and the Procedure Pertaining to the Redress Thereof. Boston, 1877. P. 349 – 351.
<11> Parish V.D. Equity – Power to Rescind Conveyance for Fraud – Survival // Michigan Law Review. 1931 – 1932. Vol. 30. P. 420 – 429.
<12> Survival of Right of Privacy Action // Illinois Law Review. 1946 – 1947. Vol. 41. P. 114 (fn. 5).
<13> O’Sullivan D., Elliot S., Zakrzewski R. The Law of Rescission. Oxford, 2007. P. 509; Bryant S. Equity: Power to Rescind Conveyance for Fraud: Survival // Michigan Law Review. 1949. Vol. 47. No. 8. P. 1223 – 1224.
<14> Benfield M. Rights of a Seller’s Assignee to Reclaim Goods Under the UCC // Texas Law Review. Vol. 53. 1974 – 1975. P. 17 (fn. 81).
3. Отечественная литература. Анализ позиции О.В. Гутникова
В отечественной литературе высказана позиция, что право на оспаривание сделки не может переходить по наследству. Буквально несколько страниц своей работы посвятил этому вопросу О.В. Гутников <15>. Его рассуждения состоят примерно в следующем: автор избирает для рассмотрения ст. 175 ГК РФ, в соответствии с которой сделка, заключенная несовершеннолетним в возрасте от 14-ти до 18-ти лет, может быть оспорена по требованию родителей, усыновителей или попечителя, если согласие этих лиц требовалось, но не было получено. Автор отмечает, что закон не предоставляет право на оспаривание самому несовершеннолетнему. Далее автор указывает, что оспоримость сделки по ст. 175 ГК РФ вызвана тем обстоятельством, что не учтена воля родителей, усыновителей или попечителя; никто, кроме них, не может судить о том, была ли нарушена их воля. В частности, О.В. Гутников отмечает, что наследники родителей, законных представителей и попечителя не могут судить о нарушении воли наследодателя. В сноске автор прямо указывает, что право на оспаривание носит строго личный характер, причем имеется в виду даже не личность того, в чьих интересах осуществляется оспаривание, но личность того, кому законом предоставлено право на оспаривание. Автор также полагает, что право на оспаривание может принадлежать и иным лицам, не участвовавшим в сделке, но только в случаях, прямо установленных в законе <16>. Сходная логика далее проводится автором применительно к ст. 176 ГК РФ <17>.
<15> Гутников О.В. Недействительные сделки в гражданском праве. Теория и практика оспаривания. М., 2003. С. 205 – 207.
<16> Под таким случаем О.В. Гутников подразумевает, в частности, ст. 177 ГК РФ, в текст которой вкралось упоминание “иных лиц, чьи права и охраняемые законом интересы нарушены в результате ее [сделки] совершения”. Ошибочность этих рассуждений О.В. Гутникова будет показана ниже; в целях рассмотрения его позиции о том, что право на оспаривание не переходит по наследству, рассуждения о словах “иные лица” в ст. 177 не важно.
<17> Гутников О.В. Указ. соч. С. 211.
Выводы О.В. Гутникова являются, безусловно, верными в той части, что наследники родителей, законных представителей или попечителя не приобретают права на оспаривание сделки несовершеннолетнего в силу одного только наследования. В оставшейся части мы не можем согласиться с приведенными рассуждениями ввиду нижеизложенного.
Во-первых, общая логика рассуждений О.В. Гутникова в рассматриваемой части не может быть признана удовлетворительной: итоговый вывод о невозможности наследственного перехода права оспаривания, который, как представляется из текста работы, распространяется на все случаи оспоримых сделок, делается на основании рассмотрения весьма частного случая, основная сложность которого кроется в расщеплении субъектов, формирующих волеизъявление для обеспечения бесповоротной действительности сделки. В анализируемом автором случае возникает проблема накопления состава для совершения сделки, требующей одобрения третьего лица (родителя, усыновителя, попечителя). Причем если бы это одобрение давалось или в нем отказывалось бы в интересе самого этого третьего лица, то вопрос о переходе такого права на оспаривание свелся бы к правопреемству в косвенном ресциссорном притязании. В случае же со ст. 175 ГК РФ одобрение дается или в нем отказывается в интересах самого несовершеннолетнего; собственный интерес родителей, усыновителей или попечителей выражен весьма слабо: в случае если они не подадут иска об оспаривании невыгодной сделки несовершеннолетнего, на них может быть возложена ответственность за причиненные ему убытки <18>.
<18> В отношении попечителя – п. 2 ст. 26 Федерального закона “Об опеке и попечительстве” устанавливает ответственность попечителя, ненадлежащим образом исполнившего обязанности по охране имущества несовершеннолетнего.
О.В. Гутников прав в том, что в тексте закона в качестве лиц, имеющих право на оспаривание, названы родители, усыновители и попечители несовершеннолетнего. Однако нельзя не принимать во внимание, что в соответствии с п. 1 ст. 26 ГК РФ все эти лица входят в родовую категорию – “законные представители несовершеннолетнего в возрасте от 14-ти до 18-ти лет”. Уместно отметить, что согласно ч. 3 ст. 15 Федерального закона от 24 апреля 2008 г. N 48-ФЗ “Об опеке и попечительстве” попечитель может выступать в качестве законного представителя своего подопечного в случаях, предусмотренных федеральным законом. Представляется, что оспаривание сделки на основании ст. 175 ГК РФ можно отнести к таким случаям <19>.
<19> Конструирование в данном случае косвенного иска было бы не вполне обоснованным: мыслима, конечно, ситуация, когда сам несовершеннолетний не имеет права на оспаривание, но за родителем, усыновителем и попечителем такое право признается. Однако возникнет вопрос: что произойдет с правом оспаривания в случае смерти несовершеннолетнего? Видимо, нет никаких поводов признавать право на оспаривание за родителями, усыновителями, попечителями умершего: они едва ли будут оспаривать сделку, поскольку у них не будет мотивов к этому. Однако такое право было бы правильнее признать за наследниками умершего (подробнее см. далее).
Мы полагаем, что вследствие этого требование об оспаривании сделки несовершеннолетнего заявляется не только в интересах несовершеннолетнего, но и от его имени. Так, если у несовершеннолетнего изменился законный представитель (к примеру, после смерти родителей был назначен попечитель или была произведена замена попечителя), то новый законный представитель, обнаруживший, что несовершеннолетним была заключена невыгодная сделка до того, как этот новый законный представитель стал таковым, должен обращаться с иском об оспаривании указанной сделки. Мы не видим причин, чтобы не дать ему возможности оспаривать такую сделку.
В этой связи возникнет вопрос об исковой давности. Коль скоро исковая давность исчисляется со дня, когда истец узнал или должен был узнать о нарушении своего права, необходимо определить, влечет ли назначение несовершеннолетнему нового законного представителя возобновление течения исковой давности по заключенным им сделкам. Ответ, видимо, должен основываться на целях установления института исковой давности применительно к требованию об оспаривании сделок. Поскольку исковая давность направлена на упрочение положения другой стороны по недействительной сделке, на фиксацию имеющегося на определенный момент имущественного состояния субъектов, было бы неразумно возлагать на другую сторону по оспоримой сделке риски продления состояния неопределенности правового положения в связи с изменением личности законного представителя, если, разумеется, нет причин для восстановления исковой давности. Вероятно, в отношении права на оспаривание, осуществляемого только судебным порядком, исковая давность выполняет по общему правилу не свойственную этому институту функцию определения срока существования самого права: поскольку во внесудебном порядке право реализовано быть не может, значит, истечением исковой давности прекращается и само преобразовательное право.
Таким образом, выводы О.В. Гутникова представляются ошибочными, поскольку построение рассуждения неверно логически: автор берет случай, когда право на оспаривание сделки несовершеннолетнего дано третьему лицу в силу того, что это третье лицо обязано контролировать действия несовершеннолетнего, приходит к верному выводу, что наследники этого третьего лица не вправе оспаривать такую сделку, и экстраполирует полученный им вывод на все случаи оспоримых сделок, в том числе и на те, когда ситуация не осложнена множественностью субъектов, воля которых обеспечивает бесповоротную действительность сделки, и отсутствием у оспаривающего лица выраженного собственного имущественного интереса в оспаривании.
4. Анализ позиции В.А. Белова
Намного большее количество доводов в пользу недопустимости наследственного перехода права на оспаривание сделок приводит В.А. Белов в коллективной работе “Практика применения Гражданского кодекса РФ, частей второй и третьей”. Логика рассуждений сводится к следующему <20>. По всей вероятности, В.А. Белов полагает, что то, что наследодатель не оспорил оспоримую сделку, свидетельствует о том, что он не желал такого оспаривания, – пересмотр его воли наследниками недопустим <21>. Наследник, принявший наследство, продемонстрировал готовность принять на себя все права и обязанности, созданные оспоримой сделкой. Если наследник выяснит факт заключения оспоримой сделки, о которой он не знал, он вправе отказаться от наследства (п. 2 ст. 1157 ГК РФ). Автор проводит дистинкцию между теми случаями, когда наследодатель предъявил иск самостоятельно, и теми, когда он этого не сделал: утверждается, что в первых случаях возникают субъективные процессуальные права и наследники замещают наследодателя в таких правах, чего не может произойти во втором случае. Право на оспаривание сделки является элементом гражданской правоспособности, которая не может переходить по наследству. Несколькими страницами далее автор делает вывод, что оспоримый корпоративный акт нарушал права наследодателя, который уже умер, и он не может нарушать права наследника, потому что наследник на момент совершения корпоративного акта никаких прав не имел; недопустимо сложение имевшего место ранее правонарушения с приобретенным впоследствии статусом акционера. Немного далее применительно к переходу права на оспаривание корпоративных актов автор приходит к выводу, что право на оспаривание не переходит, потому что оно является правом на иск, а всякое право на иск является элементом гражданской правоспособности <22>.
<20> Практика применения Гражданского кодекса РФ, частей второй и третьей / Под общ. ред. В.А. Белова. М., 2009. С. 1350 – 1367 (вопросы 752 – 757) (автор соответствующих ответов – В.А. Белов).
<21> Указанный вывод сделан несколько выше применительно к праву наследника требовать расторжения договора, нарушенного контрагентом при жизни наследодателя. Исходя из замечания В.А. Белова о том, что к вопросу о праве на оспаривание “в полной мере применимо почти все” то, что написано про переход права требовать расторжения договора, мы считаем необходимым отметить и проанализировать этот довод.
<22> Поскольку применительно к переходу права на оспаривание мы не видим принципиальных различий между классическим гражданско-правовым актом и актом корпоративным, если такой корпоративный акт затрагивает непосредственно права участника, мы полагаем возможным здесь же рассмотреть аргументы В.А. Белова, которые он рассматривает применительно к несколько иному пласту отношений.
Не все доводы автора представляются одинаково убедительными.
Аргумент о том, что неоспаривание сделок наследодателем означает одобрение им оспоримой сделки и поэтому исключает право наследника на оспаривание, будет иметь эффект тогда и только тогда, когда будет доказано, что наследодатель одобрил оспоримую сделку. Из имеющегося текста можно сделать вывод, что, по мнению В.А. Белова, эффект одобрения порождается самим по себе фактом неоспаривания сделки при жизни. Как представляется, это неверно. Во-первых, мыслима ситуация, когда наследодатель не знал и не мог знать о наличии оснований для оспаривания сделки. Во-вторых, мыслима ситуация, когда наследодатель по психическому состоянию не мог осознавать факт совершения оспоримой сделки, а также то обстоятельство, что она нарушает его права. В-третьих, действующий закон дает лицу, затронутому действием оспоримой сделки, определенный срок на ее оспаривание (как правило, один год), и отсутствие оспаривания в течение этого срока нельзя отождествлять с одобрением сделки наследодателем. Это означает, что наследодателю ввиду неожиданности смерти могло просто не хватить времени на оспаривание сделки или, быть может, он еще не сформировал своего мнения по поводу оспоримой сделки.
Если продолжить логику В.А. Белова, то она, видимо, должна привести к следующим выводам. Все права требования, входящие в состав наследства и по которым должник просрочил исполнение, должны считаться прекратившимися прощением долга, потому что раз наследодатель не обратился за принудительным взысканием долга, это может означать только одно: он такого взыскания не хотел. Если в состав наследства входит право собственности на украденную вещь, по той же причине наследник не может отыскивать ее из чужого незаконного владения. Если незадолго до смерти наследодателя третье лицо уничтожило вещи наследодателя, наследник не может требовать возмещения вреда. Если в состав наследства входит нарушенное исключительное право, наследник не имеет права на иск о пресечении нарушения исключительного права. Представляется, что такие импликации из довода В.А. Белова ставят этот аргумент под сомнение.
Таким образом, аргумент об одобрении оспоримой сделки наследодателем не является общезначимым. Он будет работать тогда и только тогда, когда будет доказано, что наследодатель, знавший о факте совершения оспоримой сделки и обо всех основаниях для ее оспаривания, который по своему психическому состоянию может понимать значение своих действий и руководить ими, в письменной, устной форме либо конклюдентными действиями одобрил оспоримую сделку. Поэтому аргумент В.А. Белова о том, что неоспаривание сделки вплоть до дня смерти равнозначно одобрению, неверен.
Следующий довод В.А. Белова сводится к положению о том, что наследник актом принятия наследства демонстрирует готовность принять все наследство, включая обязанности, созданные оспоримой для наследодателя сделкой. Этот довод не может иметь общего значения. Принимая наследство, наследник мог как соглашаться с оспоримой сделкой, так и иметь намерение ее оспорить. Здесь мы наблюдаем порочный круг в аргументации: если допустить, что ресциссорное притязание не переходит, то, действительно, принимая наследство, наследник соглашается на некий status quo, сложившийся к моменту открытия наследства. Однако если допустить, что право оспаривания легко может переходить по наследству, то в этом также нет никакой проблемы: наследник принимает все права, в том числе и право на оспаривание оспоримой для наследодателя сделки.
Кроме того, этот довод неверен еще и потому, что он противоречит одному из краеугольных положений наследственного права. Дело в том, что основания общего правопреемства характеризуются тем, что потенциальный преемник не всегда знает, какие права и обязанности к нему перейдут, но такое незнание не влечет правовых последствий. Иначе говоря, в наследственном правопреемстве приобретательный акт преемника направлен на приобретение всего имущества наследодателя; переходящие права и обязанности для целей наследственного приобретательного акта индивидуализированы только указанием на субъект, к которому они ранее были прикреплены, но ни в коем случае не содержанием этих прав и обязанностей. Если окажется, что наследник не знал, что наследодателю принадлежит некое имущество, или ошибался в титуле наследодателя по отношению к этому имуществу, или если он полагал, что какое-то имущество войдет в наследственную массу, но это предположение оказалось неверным, наследник тем не менее будет считаться наследником. Иначе говоря, основная идея универсального правопреемства в этой части состоит в том, что субъективное знание наследника о тех или иных правах не может иметь значения для этих прав. Вместе с тем с позиции логики одобрения сделки, для того чтобы некое действие признать одобрением оспоримой сделки, необходимо установить волю лица на одобрение конкретных имущественных прав и обязанностей, именно его субъективное отношение к этой конкретной правовой связи, что лежит совершенно за пределами приобретательного акта универсального преемника.
Следовательно, из акта принятия наследства, в котором воля направлена на принятие всего имущества, принадлежащего ранее некоему субъекту, нельзя делать вывод о том, что воля направлена на одобрение некоего правоотношения <23>.
<23> Кстати сказать, наследник противной стороны по оспоримой сделке не сможет ссылаться на то, что он не угрожал истцу (его правопреемнику), не обманывал его и др. Это также подчеркивает, что оспаривание сделки – это не личная санкция, которая применяется к мошеннику и т.д. в связи с его поведением, а лишь восстановление имущественных положений.
К этому доводу В.А. Белова также в полной мере применимы все соображения о вхождении в состав наследства “дефектных” прав (просроченное право требования, право требовать убытков за уничтожение вещи, виндикационное притязание, право требовать пресечения нарушения исключительного права): получается, что, приняв наследство, наследник смиряется с неплатежом, кражей и уничтожением вещей, нарушением исключительного права и, следовательно, не может требовать устранения этой ситуации. Едва ли это верно.
Следующий довод, который приводит автор, касается возможности наследника отказаться от ранее сделанного волеизъявления. Если наследник узнает об оспоримой сделке, о которой он не знал, он вправе отказаться от наследства (п. 2 ст. 1157 ГК РФ). Логика, кажется, состоит в том, что найдется наследник, который не захочет отказываться от наследства из-за какой-то оспоримой сделки и примет его, чем одобрит оспоримую сделку.
Не вполне ясно, какое место в аргументации занимает эта мысль. Право на отказ от наследства в равной мере существовало бы и если наследник мог бы оспаривать сделку, и если бы он был лишен этого права. Вместе с тем, если допустить, что этот довод имеет некоторую доказательственную силу, вопрос остается: что делать Российской Федерации, если все наследники отказались принимать наследство из-за существования оспоримой сделки? Российская Федерация станет наследником в силу закона без какого-либо особого приобретательного акта (ст. 1151, абз. 2 п. 1 ст. 1152 ГК РФ). Едва ли разумно толковать приведенные положения закона таким образом, что принятием Гражданского кодекса Российская Федерация заранее отказалась от права оспаривания всех сделок, права по которым могут войти в наследственную массу.
Вызывают возражения и проводимые автором различия в случаях, когда наследодатель успел оспорить сделку и когда не успел. В.А. Белов указывает, что в первом случае у наследодателя возникают некие процессуальные права, которые без проблем переходят к наследникам <24>. Традиционно в работах по гражданскому процессу утверждается, что процессуальное правопреемство основывается на правопреемстве в материальных правах и обязанностях <25>. Об этом говорят и процессуальные кодексы: процессуальное правопреемство допускается в случае выбытия стороны в спорном или установленном судом правоотношении. Из этого следует, что в случае смерти истца производство по делу подлежит прекращению, если спорное материальное отношение не допускает преемства (например, если заявлено требование о компенсации морального вреда либо о возмещении вреда, причиненного жизни и здоровью), что также нашло отражение в процессуальных законах. Аналогично развивается и судебная практика <26>.
<24> Практика применения Гражданского кодекса РФ, частей второй и третьей. С. 1353, 1356, 1361.
<25> Гражданский процесс: Учебник / Под ред. М.К. Треушникова. М., 2007. § 5 гл. 7 (автор главы – С.А. Иванова) // СПС “КонсультантПлюс”.
<26> См., например: Определение ВС РФ от 16 апреля 2009 г. N 45-В08-18; Постановление ФАС Московского округа от 14 апреля 2009 г. N КГ-А40/2201-09 по делу N А40-29535/08-83-282.
Критикуемые рассуждения отвергают общепринятую логику процессуального правопреемства как процессуального отражения произошедших в материальном праве изменений и предлагают заменить их обратной причинно-следственной связью. Логика получается перевернутой: якобы если наследодатель успел превратить “материальные” отношения в “процессуальные”, то наследники могут вступить в “процессуальные” отношения как правопреемники и тем самым добиться результата, который достигался бы, если бы “первоначальное” материальное отношение допускало преемство.
Кроме того, согласно мнению, являющемуся господствующим, процессуальные отношения – это никогда не отношения сторон между собой, но всегда отношения стороны (или обеих сторон вместе) с судом <27>. Тогда становится совершенно непонятным, как отношения наследодателя с судом по поводу подачи искового заявления, состоящие в основном в обязанности суда принять в процессуальной форме решение по заявленным требованиям, могут влиять на материально-правовое отношение с участием наследника, в котором суд никак не задействован.
<27> Гражданский процесс: Учебник. § 1 гл. 4 (автор главы – В.М. Шерстюк).
Позиция автора по рассматриваемому вопросу как минимум не является общепринятой в понимании и процессуальных отношений, и вопроса о соотношении материального правопреемства с процессуальным. В любом случае необходимо ее более глубокое обоснование. В отсутствие такового “переворачивание” логики соотношения материального и процессуального правопреемства не выглядит убедительным.
Наконец, центральный аргумент позиции В.А. Белова можно отнести к области догматики права. Автор пытается установить, что же это за такая поведенческая возможность – возможность обратиться в суд с требованием об оспаривании договора. Ученый приходит к выводу, что возможность эта относится к сфере правоспособности, а точнее – ее динамической части. Поскольку правоспособность не может переходить по наследству, право на оспаривание сделки также не может возникнуть в лице наследников.
Здесь необходимо отметить, что взгляд В.А. Белова на гражданскую правоспособность отличается от господствующего. Возможность лица собственным односторонним действием повлиять на правовую сферу другого лица (иначе говоря, секундарное право) ученый относит к проявлению гражданской правоспособности, возводя такое понимание правоспособности к М.М. Агаркову <28>. Иначе говоря, ученый различает “абстрактную” правоспособность – способность приобретать, иметь, осуществлять и распоряжаться “правами вообще” и “конкретную” правоспособность – те же возможности применительно к конкретным субъективным правам <29>.
<28> Агарков М.М. Обязательство по советскому гражданскому праву. М., 1940. С. 71; Белов В.А. Концепция “динамической правоспособности”: попытка нового прочтения // Кодекс-info. 2003. N 3-4. С. 92 – 103.
<29> Белов В.А. Гражданское право: Общая и Особенная части: Учебник. М., 2003. С. 373.
читать далее
Читайте далее:
