Фото Reuters
В падении Берлинской стенки 9 ноября 1989 года почти все узрели знак вхождения населения земли в новейшую эру. Но эра падения стенок весьма стремительно завершилась, и сейчас мы вновь стоим на пороге «чудного новейшего мира» — сейчас совершенно не такового лучистого
В момент собственной постройки в 1961 году Берлинская стенка стала олицетворением «стального занавеса», отделившего социалистический лагерь от остального мира. Буквально так же и «падение стенки» в ночь 9 на 10 ноября 1989 года, когда обитатели Восточного Берлина начали массово перебегать в западную часть городка, сделалось одним из главных символических событий новой истории. Для людей Восточной Германии и остальных государств Центральной и Восточной Европы оно совсем открыло двери к «воссоединению с Европой». Для обитателей СССР падение стенки означало разрушение искусственных барьеров для контактов с остальным миром.
Но в наиболее широком историческом контексте падение Стенки было не началом перехода в новое состояние, а быстрее одной из финишных стадий процесса глобального «снятия границ» — того процесса, который начался в конце 1960-х с борьбы за штатские права в США и студенческих революций в Европе и который сейчас на наших очах разворачивается в оборотную сторону.
Крайний вагон
Идущий от широких масс запрос на бóльшую свободу спровоцировал значительные конфигурации в экономической и политической жизни, да и сам он был реакцией на конфигурации, происходившие в экономике. Вопреки всераспространенному заблуждению, финансовая модель, основанная на активном муниципальном вмешательстве в экономику, совсем не была отличительной индивидуальностью СССР. Положительная динамика экономического развития в 1-ые десятилетия опосля II Мировой войны во всех странах мира поддерживалась за счет активного роли страны в экономике, которое на системном уровне началось в 1930-е гг. в ответ на потрясения «Величавой депрессии».
Но любые модели экономического развития имеют собственный цикл жизни, и к концу 1960-х эта модель подошла к исчерпанию собственных способностей. Реакция на это в различных странах оказалась различной. На фоне скачка нефтяных цен в 1970-х управление СССР предпочло продлить существование данной для нас модели. Остальные страны попробовали перевести свои экономики на новейшие рельсы, дав больше свободы экономическим агентам.
В числе пионеров таковой либерализации были США при Рональде Рейгане и Англия при Маргарет Тэтчер, но в том же направлении (хотя и с совершенно других стартовых позиций) начал двигаться Китай при Дэн Сяо Пине. Конкретно эти страны-первопроходцы смогли получить самые большие выгоды от начавшего складываться с конца 1970-х гг. новейшего либерального миропорядка. Те же, кто присоединился к этому процессу позднее, получили еще меньше выигрышей, хотя и полностью разделили все издержки этого процесса. В числе их — рост общественного неравенства, который не компенсировался в подабающей мере экономическим ростом и увеличением средних доходов.
Изюминка СССР была в том, что у нас этот процесс не попросту начался намного позднее: он сходу начался с политики, в отсутствие социальной базы для устойчивой демократии в виде рынка и конкуренции. Впрыгнув в крайний вагон уходящего поезда, наша страна не успела получить огромных выгод, но столкнулась со всеми неуввязками, которые несли с собой глобализация и стирание границ.
Наша родина и ВТО
Показателен пример с вступлением Рф в ВТО. Для продвинутых стран смысл механизма ВТО был в том, чтоб открыть рынки развивающихся государств для активности межнациональных компаний, базирующихся в США, Европе либо Стране восходящего солнца. Но Наша родина в 1990-е гг. уже была весьма открыта. В докладе Минэкономики 1997 года сравнивались завезенные из других стран тарифы в Евросоюзе и в Рф: в ЕС тогда номинальный средний тариф составлял 5%, а в Рф — 18%. Но, по данным макроэкономической статистики на фоне массовой контрабанды и ухода от таможенных платежей из этих 18% ввезенного тарифа в бюджет РФ по факту поступало только около 3%. Таковым образом, русская экономика в 1990-х без всякого ВТО практически была наиболее открытой, чем экономика Евросоюза.
Для развивающихся государств смысл вступления в ВТО был в том, что таковым образом они открывали для собственных продуктов рынки продвинутых стран. И, к примеру, Китай опосля вступления в ВТО осязаемо выиграл — в силу снятия тарифных ограничений для экспорта собственной промышленной продукции. В этом контексте Наша родина не достаточно что получила от вступления в ВТО, так как энергоносители, доминирующие в нашем экспорте, обычно, не облагаются ввезенными пошлинами и их поставки не квотируются.
Для Рф определенная полезность, на мой взор, возникала не столько от вступления в ВТО, сколько от долголетних переговоров о вступлении (окончившихся лишь в 2011 году, т.е. всего за 5 лет до того, когда США при Трампе стали сворачивать сделанный ими режим глобальной торговли). Заявленная политическая позиция о необходимости и неизбежности вступления в ВТО оказывала давление на компании, вынуждала их мыслить о повышении собственной конкурентоспособности.
Оборотное движение маятника
По исторической драматичности, падение Берлинской стенки совпало с выходом статьи, а потом и книжки, Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории». Эта книжка стала выражением чувства, что на замену миру, разбитому на противостоящие лагеря, пришел мир либеральной демократии с ее всепригодными ценностями. Заместо идейного выбора (который стал ненадобным) люди сумеют начать жить обычный ежедневной жизнью. Конкретно в этом смысле «история завершилась».
В тот момент казалось, что таковой взор имел под собой основания. Крах СССР и распад бывшего социалистического лагеря уверял в том, что модель плановой экономики оказалась неконкурентоспособной, но опыт США и Европы демонстрировал, что существует иная, действенная модель либерального рынка и демократии, к которой нужно стремиться развивающимся странам и переходным экономикам. Появилось обычное и понятное видение грядущего, на котором глобальная экономика и политика держались два десятилетия.
Тем не наименее, достаточно скоро возникли 1-ые сигналы, что никак не все согласны с схожим взором на жизнь и на историю (одно из более конструктивных проявлений такового несогласия — террористический акт 11 сентября 2001 года, потрясший Америку и весь мир). Настоящее понимание заморочек, присущих либеральной модели глобального миропорядка, началось опосля экономического кризиса 2008-2009 годов.
Сейчас, например, эта модель упирается в существование новейших монополий — таковых, как Гугл либо Facebook, которые выросли на базе полностью рыночных устройств. Эти монополии получили возможность при помощи технологий надзирать активность людей и управлять ими. Увидев, что у личных компаний возникла власть, выходящая за границы государственных границ, страны начали реагировать. США реагируют экономическими способами — заставляя южноамериканские конторы возвращать домой производственные мощности, защищая собственный рынок от китайских компаний и по существу разрушая те же правила ВТО, которые они еще не так давно сами продвигали. Китай, сталкиваясь с политической конкурентнстью со стороны Запада, употребляет цифровые технологии для защиты собственного политического места. Таковым образом, через новейшие технологии приходит ограничение свободы. Это хорошо и не отлично, — это данность.
Сейчас и в экономике, и в политике идут процессы «восстановления границ». И если падение Берлинской стенки в 1989 году почти во всем обозначило окончание огромного перелома в истории, то на данный момент мы подходим к новейшей точке перелома: входим в некое новое будущее.
Это похоже на оборотное движение исторического маятника, отправной точкой которого стал экономический кризис 2008-2009 годов. Мы еще не осознаем, как будет устроено это «новое будущее». Тем не наименее, какие-то его черты уже проясняются.
А именно, это не будет «возвратом вспять»: история не повторяется, и возвратиться за металлический занавес в Русский альянс ни у кого не получится. Мы все живем в другом мире, с отменно другим уровнем технологий и способностей для коммуникаций. Но в то же время разумеется, что в силу различных обстоятельств — политических, экологических, демографических — люди и страны еще больше внимания будет уделять фактору сохранности (в отличие от упора на экономической эффективности, соответствующего для либеральной экономической модели крайних десятилетий). А это означает, что «новое будущее» будет соединено с ограничением той свободы, эмблемой которой 30 годов назад сделалось падение Берлинской стенки.
редакция советует
Смена модели капитализма, распад, война и революция: что ожидает мировую экономику
В Рф снова август? К чему приведут страну неусвоенные уроки прошлых кризисов
Новенькая искренность власти: как Кремль предупреждает общество о закручивании гаек
Источник
